Часть 2

* * *

Почерствело мое поколение.
Спрос упал у друзей, у жены:
Поэтические предложения
Им всё меньше и меньше нужны.

Всё нам некогда. Лишнее к лешему!
Взрослый возраст суров и тернист. 
Мой ровесник теперь — конь объезженный,
Не на каждый оглянется свист.

Ценит только реальные ценности 
И не бродит уже до зари. 
Набирается дельности, цельности,
Позитивности, черт побери.

Не приемлет ни меда, ни ругани,
Смотрит в корень и знает свой век.
Непростительно быть не на уровне 
Умудрённых и тёртых коллег.

Им под стать просветленная оптика. 
Но пускай и хвала им и честь: 
Кроме мудрости, трезвости, опыта,
Кое-что ещё всё-таки есть...

Умная песенка

Шепчут черти прожорливой челяди:
налетай, уплетай и хватай...
	А по-божески —
	на три четверти
свой насущный съедай каравай.

Всем дорваться до счастья не терпится,
но не верь философии рта, —
	ты вычерпывай
	на три четверти,
помни, нет за чертой ни черта.

Слаще полночи зори вечерние;
ты срывай, но не с корнем, цветы.
	Обнажённая
	на три четверти —
обнажённей любой наготы.

Что вы, умники, формулы чертите?
Знает правду живая земля:
	лучше целого
	лишь три четверти.
Половинчатость хуже нуля!

Преображение

С тяжёлым сердцем и душой в пыли,
весь день прилипший к стулу или полу
и к городской поверхности земли, —
он перед сном включает радиолу.

Себе он разрешает баловство
минут на сорок вечером воскресным,
и возникает музыка, — над креслом
приподымает исподволь его.

Немой приманкой музыка изводит,
как мел с доски, смывая кабинет,
выводит в неизвестное и сводит
земное тяготение на нет.

Несомый невесомой круговертью,
испытывая скорбь и торжество,
припоминает что-то после смерти,
а может, до рожденья своего.

Он весь в себе и целиком вовне,
он вездесущ и над собой приподнят,
и он же — с ней, чье имя не припомнит:
на брёвнышке заречном при луне.

* * *

     Боль промыла глаза, 
и ничтожное стало ничтожным,
и по-старому жить невозможно,
если только дожить до утра...
     Боль промыла глаза,
и незримое вдруг обнаружила,
и обещанный смысл
проступил, как в тумане гора,
и обрушился дом,
ветром выдуло всякую шушеру
и мишуру,
и в степи пустой — 
человек нагой,
а заря над горой
остра...

     Отступается боль,
и мгновенье прощается с вечностью,
и секунды затикали,
и чириканье птиц со двора —
все вернулось к себе,
вещь опять облекается вещностью,
и кровать нерушима,
и шерсть одеяла добра.

     Отступается боль —
можно снова привычному радоваться,
и возможно опять 
за дела свои браться с утра,
улыбаться друзьям
и порою спокойно оглядываться
на окно, где опять
не видна за туманом
гора...

Мастер времени

— Почини-ка мне, мастер, часы:
то замрут, как пустые весы,
то мелькают с разгона,
точно окна вагона;
почини мои скудные дни —
дольше вечности длятся они,
а счастливые ночи
воробьиного носа короче...

Возвращает мне мастер часы,
усмехаясь в усы:

— Стрелки жизнь твоя уравновесила,
им отныне ни скучно, ни весело,
но и прежнее время не врёт,
время движется наоборот;
вот разгадка волшебного сдвига —
оглянись-ка на тысячи дней,
те, что вечности были длинней:
с них не выжмешь ни мига,
ну, а редкие ночи
длятся век без износа,
те, что были короче
воробьиного носа...

Зодчий

Зодчий был неказист и рассеян,
невелик пред величьем дворца...
Удивляются ротозеи,
что творение выше творца.

Невдомёк им, что чувствует зодчий:
пробегает по коже мороз —
накануне
бессонной ночью
он творенье своё
перерос.

На Марсе

Нет каналов на Марсе,
их и не было вовсе.
Не надейся, не майся,
просто с этим освойся.

Нет идеи канала,
нет лобастых на Марсе,
нету даже канавы,
где бы пьяный валялся.

Там не строят программу
оживить астероид...
Грустно, что даже яму
там друг другу не роют.

Ожидается скука
марсианской стоянки.
Значит, здравствуй, наука,
и прощай, марсианка!

Не плывёт по каналу,
не встречает соседа —
пропадают сигналы
в пустоте без ответа.

Одиноко до дрожи
зря по космосу шарить,
оттого мне дороже
наш единственный шарик...

Она

Убедить невозможно её,
аргументы — пустые скорлупки,
понимает она, как зверёк,
интонации, жесты, поступки.
Ведь она не из рода владык —
из породы отзывчивых ланей,
внятен ей лишь природный язык
состязаний, игры и желаний.
Доказать ничего ей нельзя,
как нельзя доказать снегопаду,
что ты ждёшь не метелей, а радуг...
Чтобы с ливнем беседовать, надо
самому быть таким, как гроза.

Доказать ей нельзя ничего,
ничего ей нельзя доказать...
Лишь свобода умеет связать,
лишь неведенье и баловство,
и нечаянное волшебство...

* * *

Дураки, потрошители счастья,
по велению суетных дней
мы общаемся большей частью
не с людьми,
		а с частями людей.
Спрос на каждого уже и уже,
человек расчленяться привык:
спрос на души, на туши, на уши,
спрос на руки, на мозг, на язык.
Воспевая в гармонию веру,
потребляет нас некая власть,
составляет себя,
		как химеру,
отдирая от каждого часть.
Погрустишь, коль поставлен на место,
похрустишь —
		да в прокрустову щель.
Если каждый для каждого — средство,
изгоняется средствами цель.
Горожане, рабы-каторжане
функций, долга, взаимных услуг,
мы спешим под машинное ржанье
в одиночества массовый круг.
Мы,
	рабы потребительской страсти,
шлём своих большеглазых детей
в мир,
	прогрессом разъятый на части,
заселённый частями людей...
Все себя поделили, условясь,
и отмерена каждому часть;
дуракам 
	полагается совесть,
чтоб досталась бессовестным власть.
Всё продумано чётко и ловко:
с нами Бог, остальные — враги,
и юнец, получая винтовку,
отдаёт на храненье мозги.
Дураки, нас всю жизнь лихорадит
от идей, должностей и властей,
в маскараде живём, в зоосаде
не с людьми,
		а с частями людей.
Но недаром ребёночка холит
мать
	и зыблет его колыбель,
и младенец устами глаголет —
Он, который не средство,
			а цель!

* * *

Года склоняют нас к итогам,
и время требует калым:
плачу? раздумьями налогом
не подоходным — возрастным.

Жилплощадь. Дети. Всё в порядке,
и каждый на своей стезе:
мы — на посадочной площадке,
они — на взлётной полосе.

Взлетят — родительскую нежность
пошлем вослед им сообща...
Естественную неизбежность
я принимаю не ропща.

С метаморфозами — согласен,
вкусить готов я все плоды.
Вплоть до заката мир прекрасен,
когда согласен с миром ты
(лишь не был бы огнеопасен,
не доигрался б до беды!)
Я соглашаюсь без печали,
что нету вечного венца.
Смысл не в конце. И не в начале.
А от начала до конца.

Не зря живем, не зря ишачим,
тоскуем, радуемся, плачем
и от себя догадки прячем...
Твердят, судьба, что ты слепа,
но ни к чему быть слишком зрячим —
с тобой согласен я, судьба.

Прошёл я дальше середины.
Не укорачивай мой путь
и жизни обе половины
уравновесить не забудь.

В кругу родном учи при этом
не близорукой правоте,
не усыпительным победам,
а простоте и доброте...

Воспоминание 

Вдали, в глухом просторе 
попробуй различи — 
есть городок у моря,
затерянный в ночи.

Там коридор-веранда, 
стена застеклена, 
ползучим виноградом 
она оплетена.

Льёт дождь ночной и тёплый. 
Веранда — как вагон, 
затерянный и тёмный 
в пространстве без времён.

И есть тоска без плоти, 
и мрак со всех сторон.
Льёт дождь. В пустом пролёте 
играет патефон.

И стул пустой без спинки, 
и льёт как из ведра, 
а голосок с пластинки 
яснее серебра.

Льёт дождь. Струится время. 
Однообразный плеск. 
Мелькнул, удвоив темень, 
мгновенных молний блеск.

Я жду удара грома, 
он где-то позади. 
Семнадцать мне, я дома — 
Давно пора уйти...

И бестолку и с толком 
с навеса, капель звон.
Бьёт гулко гром по стёклам 
И глушит патефон.

Семнадцать мне. Я дома.
И песенка стара.
Неясная истома 
и сладкая хандра.

Зовёт гудок с парома, 
льёт дождь как из ведра.

* * *

...когда умру,
кто-то нарушит весь порядок
моего привычного уклада:
переставит мебель,
перетасует книги,
перевесит картины,
переклеит обои,
и только слова,
которые я уложил
в определённом порядке,
останутся в том же порядке.

Вертикаль

                                   огонь
                                   солнце
                                   облака
                                   птица
                                   крыша
                                   комната
                                   я
                                   пол
                                   земля
                                   кости
                                   вода
                                   железо
                                   огонь
я капли дождя ловлю на ладонь забыв о кольце огня
когда я люблю — мировой огонь проходит через меня