Часть 1

Знакомство

Робкой нежностью пропитан,
Я к деревьям подходил:
— Как зовут тебя? Ракита?
А меня зовут Кирилл.

Уходил я вглубь от просек
Под весёлый птичий свист.
Сколько сосен и берёзок —
Как на митинг собрались!

Долго с новыми друзьями
Я беседовал в лесу.
Дали мне они на память
По зеленому листу.

Поздно. Месяц в небе синем.
Ночь прохладная тиха...
— Я искал тебя, осина!
Где ж ты спряталась, рябина?
Как ты выглядишь, ольха?

Мне пора обратно в город.
Расставанье. Листьев шорох.
В нем улавливаю грусть...
— Ничего! Вернусь я скоро,
Обязательно вернусь.

И на эту же дорогу
Выйду в следующий раз 
С той, которая так много
Говорила мне о вас.

После грозы

Выглянуло солнце после бури хлёсткой,
Все в лесу увидели потом:
К молодому клёну стройная берёзка
Подбежала молча, босиком.

Он, спокойный внешне, ласково ей шепчет:
— Я с тобой, родная, не уйду!
А берёзка вздрогнет и прижмётся крепче,
И стоит, обнявшись на виду.

Ели удивились — лапы распростёрты —
Им такое видится впервой.
Пожилые сосны в пиджаках потертых
Медленно качают головой.

Зимняя ночь

Какая ночь! Как тихо, сказочно,
Как свежим снегом замело!
Вся ночь, как зимний день, показанный
Сквозь тёмно-синее стекло.

Хрустальный воздух не колышется,
Застыл он в сладком снежном сне,
И в тишине волшебной слышится,
Как бережно ложится снег.

Вошла ты в комнату румяная,
Наверно, целовал мороз.
Твои глаза — от счастья пьяные
И на ресницах — искры звезд.

И ночь, привыкшая умалчивать,
Не скажет, где бродила ты.
Поспешно нежным снежным пальчиком
Она загладила следы.

* * *

Паровоза ровный шум:
«Мы утешим, мы утешим...»
Буквы милые пишу 
На стекле окна вспотевшем.
Вереницы быстрых сёл,
Города, поля, вокзалы...
Я гляжу теперь на всё
Сквозь твои
		инициалы.

Письмо

Пришло наконец.
Я схватил его жадно,
Я целую вечность надеялся, ждал...
Прости...
На секунду мне стало досадно,
Когда на конверте твой почерк узнал.
Прости...
Среди писем искал я упрямо
Мой адрес, написанный женской рукой, 
Но только небрежной, рукою другой... 
Прости меня, мама.

Я знаю — ты слушаешь сводки погоды:
Сурова ли нынче зимою Москва?..
Отец уже спит.
И над пухлой колодой 
Склонилась седая твоя голова.
На сердце у сына —
Бубновая дама.
На сердце у дамы —
Король,
Но не я...
Ты все понимаешь, родная моя...
Прости меня, мама!

Из «Лирического дневника»

*
Не отвечу, кто бы ни требовал,
Да и расспрашивать нечего.
Ничего до этого не было —
Я родился сегодня вечером.
Звёзды плывут просторами синими,
Неторопливые звёзды плывут...
Как страшно назвать это чувство по имени
Словом, которым часто
		играют и лгут.
Каждое слово мне кажется стёртым,
		искусственным,
Живого слова никак не найду...
Часы на столе
		невозмутимо
			без устали
Идут, идут, идут...
Распахнул окно,
		и свежий ветер дунул,
И, подобно огненному кораблю,
Всплыла заря...
		А утром я 
			придумал
Три хороших слова:
Я
Тебя
Люблю.

*
Звёзды тихо проходят в окне.
В страницах учебника — вкладыши.
Ты спокойно дышишь во сне,
Как на столе твоем —
		ландыши.
Всё, что может обидеть твой взгляд,
Всё, что тебе не по сердцу,
Ранит меня, 
		будто я виноват,
С меня одного и спросится.
Я хочу, чтоб тебя
		не сме?ла весна
Грязью случайной выпачкать,
Чтобы ночью
		мимо окна
Проходили трамваи на цыпочках,
Чтобы слова клеветы
Никогда не могли тебе встретиться,
Чтобы на лестнице были цветы,
А соседки что б не было —
		сплетницы,
Чтобы не было лжи золотой,
Чтобы не было лгущих для выгоды,
Чтобы не было рядом пивной,
Пьяных
		с глазами на выкате,
Чтобы нагло
		с земли иной
Враг не встал бы,
		обритый наголо,
Чтоб вернулся отец твой,
		убитый войной,
Чтобы ты, дорогая, не плакала,
Чтобы не было меж людьми
Ничего из того,
		что души коверкает,
Чтобы мир,
		многогранный мир,
Тебя отразил,
		как зеркало.
Я хочу, чтоб несчастья сошли на нет,
Пустыри превратились в цветущие заросли,
Чтобы мир твоих девятнадцати лет
Не потускнел бы и в старости.

* 
Сколько раз я писал послесловье,
Сколько раз я прощался с любовью,
Но я знаю теперь:
		Это всё —
		Предисловье.
Это встреча с Москвой.
		Это май.
		Подмосковье.
Тишина.
		Только рядом
		певчих птиц перекличка.
Тишина.
		Вдалеке, как положено,
		лай собак
А совсем далеко
		проносится электричка...
Спи.
	Положи свою голову...
	Так.
Пусть над задумчивыми глазами
Сомкнутся тихо тени ресниц.
Дай мне руку,
	усталую руку,
	к экзаменам
Исписавшую столько страниц.
Дай мне руку,
		ласка моя,
Я с тобою, хорошая,
Я с тобою, красивая,
Я с тобою, весёлая,
Песня моя!
На моей груди твоя голова.
— Отпусти, рассержусь, смотри,
Считаю до трех:
		— раз,
И шёпотом:
		— два,
А я продолжаю:
		— три,
Четыре, пять...
И потерян счет.
Твои волосы льются мне на плечо,
Губы. Вот они. Как горячо!
Бесконечно... еще раз... четыре, пять...
И потерян счёт...
И ещё...
И опять...
Ты глядишь растерянно,
		радостно и смущённо,
Удивлённый,
		вторично рождённый,
Я глазами спросил,
		я глазами спросил,
Ты глазами ответила:
		Да.
Преображённая светлою силою,
Ты такая красивая,
		невыносимо красивая!
Я такою тебя не видал никогда.

Следы

Белый лес. Пугливая дремота. 
И морозный неподвижный дым. 
Валенки и маленькие боты 
На снегу оставили следы.

Валенки ступали в снег весомо, 
Боты — как-то легче и нежней. 
Вздрогнула синица. Хрустким комом 
Снег, шурша, осыпался с ветвей...

Маленькие боты вдруг пропали. 
Не ищи — напрасные труды. 
Валенки однако оставляли 
Более глубокие следы.

Ёлочка

В легкой дымке светлого вечера
стоишь, зеленеешь ты,
такая простая, 
		такая доверчивая,
не зная своей красоты.
Такую, как ты, 
нельзя не любить, —
полюбят тебя
		и сгубят;
такую, как ты, 
нельзя не срубить,
зимою придут
		и срубят.
Будешь стоять 
на радость семьи
в праздничном великолепьи;
лягут на юные руки твои
золотые
		бумажные цепи.
Тебе подсунут 
вместо корней
подставку 
крестообразную...

Как больно мне будет видеть в окне:
свечи зажгут...
		отпразднуют...

Твой Лермонтов

Руками юными согретый
На столике перед тобой
Лежит раскрытый том поэта
С такой короткою судьбой.
Вдруг заволнуется мембрана,
Родится звук, волнуя грудь,
Ворвётся вальс Хачатуряна,
Чтоб душу бурей захлестнуть.

И сразу — пары вьются рядом,
Мелькает праздничный наряд,
И Лермонтов знакомым взглядом
Глядит на этот маскарад.
Не знает он — вся бездарь эта,
Весь этот светский чёрный бал
Рукой убийцы на поэта
Подымет дуло пистолета,
Чтоб смертью Пушкина он пал.

В твоей груди горит тревога —
Предупреди — ведёт дорога
Туда, к подножью Машука.

Толпятся в небе облака...
Идет убийца шагом резким,
Красавец в пламенной черкеске...

Ты видишь — сходятся они.

И в позе каменной застынув,
Так долго целится Мартынов...

Бросайся, грудью заслони!
Скорей!..
	Но между вами
Столетье пропастью лежит.
Он головой упал на камень —
Ты видишь — Лермонтов убит.

Бегут испуганные люди.
Ты видишь — демон бурю будит,
На волю вызвал он ветра
И носится в безумной муке,
И молнии ломают руки,
И содрогается гора...

Угасли звуки, смолкли где-то,
Часы стучат во тьме ночной.
Лежит раскрытый том поэта
На столике перед тобой.

А сердце бьётся, к жизни рвётся,
К любви зовёт, к борьбе зовёт.
Ты слышишь это?
		Сердце бьется.
И значит — Лермонтов живет.

Гроза в Подмосковье

В лесу затихло перед часом. 
Когда нахмурилось, когда 
Заговорили тучи басом 
И с неба хлынула вода.
Всю ночь хлестал взбешённый ливень,
И у плотины падал грунт,
И всколыхнулся пруд ленивый,
Преобразился, поднял бунт.
Он шёл на приступ все упорней,
И в час, когда серела мгла,
Взметнувши судорожно корни,
У моста рухнула ветла.
Вода гнала свои лавины,
Осатаневшая со зла.
Прорвав дощатую плотину,
Освободилась и ушла.
Умолкли споры громовые.
Застало солнце тишину.
Лучи рассветные впервые
Прошлись по илистому дну.
И целый взвод рыбацкий прибыл.
Среди мальчишек суетня.
На чёрном грунте бьются рыбы,
Как вспышки белого огня.
Искрятся струйки у плотины,
Как непричастные к беде,
И щепки плавают в невинной
И даже ласковой воде.
А лес, умытый, обновлённый,
Прохладный лес туда зовёт,
Где сосен стройные колонны,
Зелёный соловьиный свод.
Сюда из сутолоки дачной
Не проникают провода,
И удивительно прозрачна
В глухих обочинах вода.
Лежат ковром в заливе свежем
Иголки придорожных пихт,
И шкуру бурую медвежью
Теченье выткало из них.
Грибы повысыпали густо,
Приподымаясь без труда.
Как видно, занялась искусством
Отбушевавшая вода.
Теперь — трудиться в перелеске.
Питая корни и листы,
Чтоб жизнь явилась в новом блеске
Непринуждённой красоты.

* * *

Пускай другие ищут робко
Аллею тёмную одну, —
А нам легко, нажав на кнопку,
Гасить настольную луну;
И в этой комнате вечерней,
Где занавешено окно,
Тогда становится пещерно
И первобытно, и темно.
Тогда рассеянной ладошкой
Ты вспоминаешь наугад,
Что под отглаженной одёжкой
Дикарской шерстью я богат.
И всё твое в переплетенье
Моим становится вполне:
Мои глаза, мои колени,
Моя ложбинка на спине.
Ты вся моя, ты вся родная,
Торопишь, губ моих ища,
Замрёшь и ждёшь, изнемогая,
Как поле знойное дождя.
Внезапно мы коротким блеском
Озарены, ослеплены, —
Как молнией, горячим всплеском
Твоей касаюсь глубины.
И сон не встанет между нами.
Ты, засыпая, в полусне
Подушку трогаешь губами,
Губами тянешься ко мне. 

* * *

Совсем закружили дела.
На кухне чистила доску,
никак соскрести не могла
розовую полоску.
Водила ножом невпопад
и вдруг поняла виновато, 
что это полоска заката...

О чём ей напомнил закат?

У моря

Расскажу о зелёном и синем,
О вершинах в лиловом дыму,
Но сначала —
		О самом красивом,
О самом красивом в Крыму.

Брызги летели весёлым жемчугом,
Прозрачной была глубина.
Видел я молодую женщину —
С морем
	Играла она.

Я женщину эту знал в комнате, в городе
И думал, что знаю её до конца,
Знаю счастье
		В движениях, в голосе,
В отрешённой улыбке лица.
Но такого счастливого смеха
Я не видел ещё никогда,
Словно искры поющего света
Ей зелёная дарит вода!
Отдыхая,
	Легла на спину,
Тело зыблет живой малахит.
В небо смотрит, руки раскинув,
Чайка, крылья раскинув,
			Парит…

Море чует влюблённую душу,
Что природной свободой полна.
Ей пора выходить на сушу,
Но обратно тянет волна!
Ты была ли моей?
		Ты была ли замужем?
Ты девчонкой плывёшь 
ничьей.
Ты — как радужный камушек ласковый.
В нем неведомо скрыты огни.
Заиграет он всеми красками,
Только в море его
		Окуни!

Сонет

Мир умирает с каждым человеком.
Когда глаза смыкает человек,
Весь мир — с борьбой, любовью, солнцем, снегом,
С ним пропадает навсегда, навек.

Мир создаётся с каждым человеком.
И узнаёт впервые человек
Судьбу людей, борьбу их век за веком,
Весну, жару, и листопад, и снег.

Угасло солнце, загорелось солнце.
Мир, исчезая, снова создаётся,
За смертью жизнь всегда спешит вослед.

А мир, неся бесчисленные солнца,
Не исчезает и не создаётся,
Есть только жизнь, а смерти в мире нет.

* * *

Это просто стихи ни о чём, 
это легкая зыбь настроения, 
это дальние тени старения 
появляются солнечным днём,
до меня дотянуться не могут,
я спокоен, любим и влюблён,
но встречаю я с завистью сон,
где я снова несчастен и молод...

Эти тысячи...

Кем хочешь ты быть?
— Полководцем
— Постой, не спеши, мальчуган...
Мне скоро десять исполнится,
Где-то гремит барабан.
Опять наступление снится,
Шагают в пыли войска...
(Менялись на карте границы,
как на? небе облака).
Где-то плывут эскадры,
Гудят самолеты во мгле...
Лежат военные карты
На мамином старом столе.
Стрелки пронзают фронт,
Танки ломают фланг,
В последний вражеский форт
Втыкаю торжественно флаг.
Я был генералом, братцы,
Заглядывал далеко,
Планировать операции —
О, как это было легко!
Все плюсы и минусы взвесить:
Сто тысяч в прорыв — это плюс,
А минус — на глаз — тысяч десять,
Пока я вперёд устремлюсь...

Вырос я.
И мне не вычесть
Из ста тысяч
Десять тысяч,
Двадцать тысяч глаз людских,
Двадцать тысяч звёзд земных...

И не стал я полководцем.

Если всё-таки придётся,
Если всё ж осилить надо
Ненавистную беду,
Лучше я простым солдатом
В бой пойду и упаду.

* * *

В юности свободное сознанье
Размыкало круг существованья
И взмывало, как бумажный змей,
Над упрямой головой моей
Обгонял себя я во весь дух,
чтоб освободилось и взлетело 
то самосознание, как дух, 
отделённый от живого тела. 
Чтил я независимость ума 
от среды, от возраста и пола,
чтобы чувств слепая кутерьма 
трезвой высоты не поборола,
чтоб людские вечные ошибки 
миновать, судьбу свою лепя,
чтобы с понимающей улыбкой
мог глядеть я сверху на себя.
Дергал змей натянутую нить.
Это в горе взгляд мой подымало,
только в счастье — счастья было мало: 
память сознающая мешала
мне тебя без памяти любить. 
А когда туман вставал стеной 
и смеялась зоркость надо мной, 
то в глубинах
чувства крот слепой 
под слоями всех утрат и выгод 
находил в безвыходности выход.

Вера в змея с возрастом не та, 
пусть он лишь игрушка на верёвке —
всё-таки сигнал корректировки 
шлёт мне, как и прежде, высота.
И когда под вечер темнота 
прибывает синею водою — 
всё ещё в закате надо мною,
над моей упрямой головою
та игрушка солнцем залита!